Дом был длинный, высокий, старый, и пять его этажей не уступили бы и семи в современном исполнении…
Снизу обмётанный пепельной пылью, был жёлто-розов вообще, тускло мерцал окнами, охотно принимал голубей на длинные строчки кирпичных карнизов. Кто разберёт голубиную музыку?
Долго, свернув с улицы, оживлённой весьма, можно было идти вдоль стены дома, представляя старинную какую-то, патиной подёрнутую жизнь. Гораздо более низкие строения тянулись по левую руку, потом появлялся миниатюрный, аккуратный сквер, где на детской площадке взгляд находил привычный набор малолетних удовольствий. Качели, однако, понуро висели без движения.
Окна первого этажа низки, как правило забраны тесными белыми решётками, а арка темна и таинственна.
Старая сморщенная болгарка Мария Дмитриевна жила когда-то на третьем этаже, а дядя Костя — часовщик — на втором. Ребёнок протискивался в его дверь с вопросительным писком: Мозя? — и, получив утвердительный ответ, устремлялся к ящику, наполненному блёсткими механизмами. Былое часов представало в стальной наготе. А у болгарки поражала пёстрая, пышущая
цветовым многообразием ширма, и радовал густокарминный, крепкозаваренный чай.
Дом коммуналок, сыто и мощно хранящий бессчётную сумму жизней, экзистенциальных единиц.
Кухни дома! Огромно-потолочные, с белыми колонками, чьи
пасти пугают синевой огненных зубов. Столы и тумбочки, обитые коричневым или светлым пластиком. Машка, тихая возрастная алкоголичка, протягивает ребёнку шоколадную конфету.
Серая зимняя вата между окон, и вспученный паркет коридора. Стержневая мощь высокоступенчатых лестниц, чья пыль хранит шаги стёршихся поколений. Квадратная шахта грохочущего лифта. Бальзамины, герани, кактусы на всех подоконниках, и…скоро придёт с работы отец, не спеша разденется в коридоре, спросит ребёнка: Ну, как дела?
Дом, дом, дом…
Голубиная музыка детства.
Александр Балтин