Приближались новогодние праздники. В институте царила обычная предпраздничная суета — репетировали новогодний концерт, развешивали гирлянды, рисовали зубным порошком на окнах снежинки. В актовом зале поставили огромную елку и поручили аспирантам ее украсить.
— У студентов занятия, — сказал им проректор по хозяйственной работе, — а вы дурака валяете. Займитесь-ка лучше елкой.
Так он охарактеризовал их усилия на поприще науки.
Стоя на лестнице, Оля развешивала елочные шары. Здесь и нашла ее Юлька. Со словами «тебе надо на переговорный» она сунула Оле в руки извещение и, не поднимая глаз, убежала.
Что это с ней? — удивилась Оля. — Юлька, погоди, куда ты?
Но та только затрясла головой и скрылась в коридоре.
— Не буду думать о плохом, — твердила себе Оля по дороге на переговорный пункт. — Все в порядке, ничего страшного. Ничего не случилось. Отар, наверно, что-нибудь сказать хочет. Или сам Серго.
Но предчувствие беды уже терзало ее душу.
— Оля! Оленька! — услышала она, холодея, глухой, как из подземелья, голос Отара. — Плохое скажу. Очень плохое! Нет больше нашего Серго. Совсем нет.
Господи, что он говорит? Как это — нет?
— Я не понимаю! — закричала она нетерпеливо. — Отарик, что ты говоришь? Как это — нет? А где он?
— Убили его. Тут ребенка украли. Совсем маленького. Денег много хотели. Сказали, по пальчику будут присылать. Родителям. Мы скоро нашли их. Серго первым пошел — как всегда. Ребенка спас, а сам… Пуля — прямо в сердце. Сразу умер. Он очень любил тебя, Оля. Но мы их тоже, — мстительно добавил он, — потоптали. Никто не ушел.
Убили? Его? Лучшего в мире человека? Его больше нет и никогда не будет? Совсем не будет?
— Не-е-ет! — закричала она в так громко, что в дверь кабинки заглянули. — Нет, не совсем! Он будет, будет!
— Оля! Что говоришь?
— У меня… во мне его частица! Его продолжение!
— Ребенок? — Голос Отара зазвенел от радости. — Ты ждешь ребенка? Значит, это правда? Спасибо тебе, родная! Когда ждешь? О, я дурак! Я приеду к этому сроку, обязательно приеду. Я буду с тобой. Береги себя! Много не плачь. Можно, я скажу его родителям? Его отец совсем плох.
Его родители! Ее отец! За что родители так ненавидят своих детей?
— Как хочешь.
— Разговор окончен, — металлическим тоном объявили им. Щелчок, и его голос отброшен за тысячи километров.
Вот она, расплата, — думала Оля, глядя в серое небо. Вот оно! Господи, ну почему он? За что? Он так любил людей! Он был лучше всех! За что ты покарал его? Почему не меня? Это жестоко, жестоко!
Молчи, несчастная! Бог знает, что делает. Может, малыш, спасенный им ценой жизни, станет великим человеком, мессией? Может, Богу твой любимый нужнее, чем тебе? Серго хотел, чтобы ты жила с Богом в душе — так не гневи же Бога!
Он молил Бога, и тот выполнил его просьбу: за всю жизнь никого не убить. Ты познала великое счастье. Не каждому оно дано. Он мог выбрать любую — он выбрал тебя. Ты мечтала унести с собой его частицу. И это тоже тебе было дозволено. А тебе все мало? Смирись и не ропщи! А не то!
О, нет! Господи, прости меня! Я больше не буду!
Вот о чем думала Оля, когда, еле передвигая ноги, брела домой. Как неживая, прошла она мимо отца с матерью, молча глядевших на нее, в свою комнату. Села в темноте на кровать. И снова стопудовая тяжесть горя навалилась на нее.
Пуля в сердце. Она представила, как пуля разрывает его кожу, ломает ребра, пронзает легкое, входит в сердце. Кинжальная боль молнией хлестнула вдоль ее тела, и она закричала, как раненый зверь.
И сейчас же тот, кого он оставил ей вместо себя, сначала мягко толкнулся, а потом недовольно заворочался у нее под сердцем.
Крик застрял в горле. Нельзя! Ей нельзя страдать. Потому что тогда страдает его дитя. Ей нельзя быть несчастной. Потому что тогда оно тоже несчастно. Надо жить, надо дать ему явиться на свет. Надо вырастить его счастливым человеком. Значит, надо самой научиться быть счастливой. Одной, без Серго. Ну что ж, она всегда была хорошей ученицей.
Щелкнул выключатель. В дверях стояли родители.
— Что случилось? Ты почему кричала? Господи, да на тебе лица нет! Доченька, что с тобой?
Ровным, лишенным всяких эмоций голосом она сказала:
— Я беременная. У меня будет ребенок.
— Что-о?! — закричал отец, багровея. — Что ты сказала? Беременная? От кого — от того грузина?
— Да.
— Я так и знал! Но как ты могла? Моя дочь! Моя гордость! Что скажут люди? Как я им буду смотреть в глаза? Какой позор! — Отец схватился за сердце. — Как ты могла так низко пасть? На пляже! С грузином!
— Все точно, — подумала Оля, — и на пляже, и с грузином. Все так.
И все совсем не так.
Слабая улыбка тронула ее губы. Это окончательно взбесило отца.
— Она еще улыбается! — закричал он. — Она еще смеет издеваться надо мной! Совсем стыд и совесть потеряла!
— Мне нечего стыдиться, — ответила она равнодушно. — Я никого не убила, не ограбила. Я полюбила мужчину и захотела от него ребенка. Это нормально.
— Замолчи, замолчи! Я не желаю слушать этот бред! Я требую его адрес!
— У него нет адреса.
— Совсем хорошо! Он тебе даже адреса не оставил. Но я его все равно найду! Я этого мерзавца из-под земли достану!
— Не достанешь. Он теперь по другую сторону.
— Не морочь мне голову! Что значит — по другую сторону? За океан сбежал, что ли?
— Его больше нет. Его убили.
Отец замолчал. Потом сказал:
— Жаль, что не я.
Есть слова, которые вслух произносить нельзя. Ни в коем случае! Никогда! Потому что они продолжают звучать и после того, как сказаны.
Так у Оли не стало отца.
Пуля пробивает Его кожу, ребра, легкие, входит в сердце. Это мог сделать ее отец.
Она посмотрела на него. Разве это ее отец? Кто этот чужой человек с перекошенным от злобы лицом? Что она делает в его доме? Скорее, скорее покинуть эти стены!
Вытянув перед собой руки, как слепая, она нащупала дверь, спустилась по лестнице и, как была раздетая, вышла на улицу. Дошла до остановки и села на скамейку, не ощущая холода.
Она долго сидела, окаменев — без чувств, без мыслей, не понимая, кто она и что здесь делает. Тут и нашла ее заплаканная мать.
— Оленька, пойдем домой! Он ушел. На завод пошел ночевать. О Господи, горе какое! Ну не сиди, доченька, вставай, простудишься. О себе не думаешь, так хоть ребеночка своего пожалей.
Ребенок! Ему холодно! Скорее, скорее назад, одеться. Одеться потеплее, а тогда уйти. Уйти навсегда из дома, где Его могли бы убить.
— Оленька, как же это случилось? — Прислонившись к дверному косяку, мать смотрела, как дочь собирает свои пожитки. — Такое горе! Кто ж его, а? За что?
— Он был милиционером, мама. Ребенка украли, а он его спас. За это и убили.
— Господи, хоть бы одним глазком на него взглянуть. У тебя фото его не осталось?
Она молча протянула матери фотографию Серго.
Как-то на пляже Оля уговорила Серго сфотографироваться крупным планом — чтобы только одно лицо. У фотографа не было никаких квитанций, а цветные фотографии стоили дорого, поэтому Серго засомневался. Тем более что фотограф был какой-то пришлый. Получат ли они свои фотографии? Не выбросят ли зря деньги? Ведь тот потребовал заплатить вперед, ссылаясь на дороговизну фотопленки и реактивов. Но Оля так просила, что Серго сдался.
Фотографии получились замечательные. На одной Оля ласково смотрела на Серго своими серыми глазами — с другой улыбались ей синие глаза Серго. Первую фотографию забрал себе он, вторую взяла она.
Прикрыв рукой подбородок, мать долго вглядывалась в его лицо. Вот, значит, каков он — тот, ради кого ее дочь забыла себя. Да, перед таким парнем мало кто устоял бы. Что же ты, сынок, не поостерегся и осиротил свое дитя?
— Он знал? — спросила она дочь.
— Нет, хотела ему сказать при встрече. Он должен был приехать. Теперь уже не скажу.
— Оленька, какой же он грузин? Светленький такой.
— Он грузин, мама. У него и отец, и мать грузины. Его прапрадед — грузинский князь — привез себе из нашего города синеглазую невесту. А на Серго ее гены сказались. Ну, я пойду.
— Куда же ты, доченька, на ночь глядя? Оставайся, переночуй, а уж завтра иди. Не уходи, прошу тебя!
Мать опять заплакала.
— Прости, мама! Но я здесь больше жить не буду — под одной с ним крышей. Ты же слышала, он пожалел, что не убил его сам.
— Да что ты его слушаешь, дурака старого! Со зла ляпнул. Огорчила ты его очень. Он же не знал, что да как.
— Прости меня, мама. Но я не останусь. Пойду в общежитие. Переночую у девчат, а завтра комнату сниму. Там много объявлений. Устроюсь — позвоню.
Расплата. Отрывок из романа "Одинокая звезда"
Опубликовано 1 апреля 2010 г. в рубрику Поэзия и проза