Пламенеет лесная поляна, ярко выбрасывая языки огня…Порвана порфира, багрец кровав, разграблена казна — не исчесть дукатов. Лучами, ласкающими ветки, листву и траву звучит Бах. Дети не знают ни о власти, ни о деньгах, ни о Бахе. Вот они — дети: толстощёкий, кругленький бутуз и сестрёнка его с крысиными хвостиками косичек. (Косо рвущийся воздух смещает перспективу: надоевшие друг другу взрослые родственники: те же дети, что не доросли до духовного поля). Воздух сшит реальностью — и очевиден пень — посреди поляны; пень, важный как трон, пень, покрытый узором опят. Застывшая пена жизни.
-Гляди, — восхищённо выдыхает бутуз. Глаза сестрёнки горят. — Я первая. — Дети бегут, и трава метафорою преград цепляет их за ноги. Дети бегут, опережая друг друга.
И вот — около пня — толкотня маленьких рук: Мне, мне!
Зачем это тебе?
Музыка Баха звучит с небес, дарующих лучи.
Полные карманы синего платьица. Бутуз роняет ненужные, мнущие, пахучие грибы.
-Куда мы теперь? — пищит сестрёнка напугано. — Туда, — бутуз тыкает грязным пальцем в пёструю, огненно данную сумму деревьев, и они идут, идут; кусты царапают их; бутуз, завидев яркий красный глазок ягоды хочет сорвать его, ибо время полдника, но сестрёнка останавливает — А вдруг она ядовитая?
Дети выбираются на разъезженную, развороченную колею, и — уродливой махиной вздымаясь — буреет кабина грузовика, одна кабина — ни колёс, ни кузова нет, дверь косо свёрнута набок, стёкла выбиты.
( Над нами когда-то звучал Бах; небеса, снижаясь, как будто текут свинцом отчаянья. Дети — куда мы бредём?)
Дети, прижавшись друг к другу, сидят в кабине, на жёстком сиденье, из которого лезет слоями жёлтый поролон — будто жир из раненого тела — и дремлют, проваливаются в тёплую иллюзию, где плывут разноцветные шары и умные, большие люди заботятся о детях; но дрёма уходит, и впереди немой, такой красивый и такой недружественный лес, кусок разъезженной колеи, и никого, никого…
Александр Балтин