1
Акации подходят прямо к широким окнам первого этажа общаги — окнам библиотеки, где скучает, дежуря, поэт-сотрудник. На лёгких тюлевых занавесках пляшут разнообразные тени — меняются, серея, изображают мистический — чью суть не познаешь — театрик. Поэт вздыхает, и нехотя начинает писать новое стихотворенье.
2
Дом — как огромная, раскрытая, торчмя поставленная книга.
Шары и шатры сирени тут — у сгиба.
Вечерние окна полны янтарём и мёдом. Таинственными мнятся недра квартир…Бутылки мерцают в шкафу, косо видна картина — кажется, пейзаж.
Кошки резко кидают мускулистые комки тел в чёрный провал подвала…
3
Бабушку хоронили с дачи…
Детей услали к соседям, но они убежали — выбрались в пролом забора. Сперва играли около ручья, собирали камешки, возились в волглой траве…Потом вернулись на свою дачу, пробравшись в дыру в заборе, потихоньку, прячясь в густой траве,
обошли дом, и, помогая друг другу, залезли на яблоню.
-Смотри, в том красном домике наша бабушка, — сказала сестра. Она была постарше.
-Бабушка больше не встанет? — спросил брат. — Нет, — ответила девочка.
Им не было страшно, но таинственно, тихо…
Тень листвы ложилась на крохотные, сосредоточенные лица…
4
Сознанье меняется с каждой минутой.
Туго пульсируя, сжимается моллюск.
Византийская осень предлагает новые и новые образы; и тени от листвы, ещё не облетевшей, заполняют пространство асфальта причудливыми письменами.
«Я», вжатое в глубину телесного пласта, упорствует в страхе смерти и непонимании Бога.
Сознанье меняется, проводя через радугу ощущений — сложных, витых…
5
Хищно изогнутые стебли глоксинии увенчаны мирными красивыми цветами. Глоксиния стоит на столе, рядом с нею — хлебница и чашка, наполненная отрубями. Красный колокольчик цветка упал, накрыв собою серо-коричневые отруби… Другие колокольчики — живые. Нежно-пушистые, оттеночно-красные закроются к вечеру, будто уйдут в себя, творя молитву…А молитвой утренней будут раскрыты навстречу солнцу.
Александр Балтин