(быль)
— Опять она, — недовольно покачала головой кондуктор, увидев вошедшую в заднюю дверь троллейбуса пьяную, с синяками и ссадинами на лице женщину, одетую в помятую коричневую юбку и дырявую в нескольких местах бардовую кофту. — Ты меня, Райка, достала!
— Люся… мила… — та приложила ладонь к груди, — в последний раз, честное слово.
— Ты вчера то же самое говорила. Давай или плати, или выметайся, — и она направилась к вошедшей.
Та отпрянула.
— Ну, ради Бога, Люсенька, ни гроша… а на вокзал вот так нужно, — сморщившись, она провела ребром ладони по горлу.
— Бутылки собирать на опохмелку? Контролер войдет — шкуру с меня сдерет!
— Помилосердствуй, дорогая, больше не сяду, вот те крест! — И, перекрестившись, Раиса с таким отчаянием в глазах посмотрела на кондуктора, что та лишь махнула рукой.
— Век за тебя молиться буду, — женщина буквально рухнула на свободное место. Затем положила на колени свою потертую сумку и принялась в ней копаться.
Некоторые из пассажиров, войдя в троллейбус, хотели было сесть рядом с Раисой, но, присмотревшись, проходили дальше в салон. Та провожала их с ухмылкой…
А когда рядом с ней появились трое ребят, у каждого из которых в руке было по бутылке 'Клинского', она привстала:
— Мальчики, миленькие, — глаза ее блеснули, — угостите пивком. Так страдаю! — И она сделала свой излюбленный жест — приложила к груди ладонь.
Те взглянули на нее и заулыбались:
— Синюшница…
— Ну, пожалуйста, оставьте хоть глоточек, — Раиса скорчила жалобную гримасу. И вдруг встрепенулась: — А я вам спляшу, хотите?
Она выскочила на заднюю площадку и, взвизгнув, пустилась вприсядку. Повалилась на ступеньки, снова поднялась и внезапно запела заливистым голосом:
— Во саду ли, в огороде
бегала милиция.
Задирайте, девки, юбки:
будет репетиция!..
Парни громко рассмеялись. Один из них захлопал в ладоши, а другой изловчился и прицепил сзади к воротнику ее кофты пустую пачку из-под сигарет. Женщина свистела, улюлюкала и время от времени вставляла в частушки крепкое словцо.
— Ну-ка сядь на место, иначе вылетишь отсюда как пробка! — крикнула кондуктор.
Та, тяжело дыша, подняла кверху ладони — мол, заканчиваю.
Ребята, продолжая улыбаться, направились к выходу; и один из них со словами 'Майя Плисецкая' сунул Раисе в руку бутылку с остатками пива.
— Мне б годков десять скинуть, — бросила она им вдогонку, — я бы вам не такое сбацала!..
И присосалась к бутылке, словно младенец к соске… Затем вытерла ладонью губы и, шатаясь, медленно побрела по салону, окидывая взглядом пассажиров.
Подсела к мужчине в темно-сером костюме с галстуком.
— Вы не одолжите мне червончик? Ради Христа, очень нужно… — и, увидев, с каким отвращением тот взглянул на нее, пролепетала: — ну, хоть сигареткой угостите…
Мужчина отвернулся, процедив сквозь зубы:
— И это женщина… Ни стыда, ни совести…
— А? — не расслышала Раиса. И, глубоко вздохнув, проговорила: — Я ведь тоже такой могла быть, интеллигентной, — махнув рукой, она прыснула со смеху… Затем успокоилась и продолжила: — Учительшей готовилась стать в начальных классах, детишек любила до ужаса! Порой до полуночи за учебниками сидела — к сессии в нашем Пединституте готовилась. Мама иногда как крикнет: ' Гаси свет, мне завтра на работу к семи утра!' Мы с ней тогда в коммуналке жили, ох и бе-едно! Она лаборантшей была в 'Красном Кресте', в анализах копалась. Бывало, одни сухари с ней грызли да сладкой водичкой запивали… А тут я с Эрвином познакомилась — это племянник нашего декана, его родители еще при Брежневе на Запад сбежали… Так мама знаете как загорелась: 'Давай охмури его, — говорит, — может, он тебя в свою Норвегию вытащит!'
И точно. С полгода мы с ним по кино да кафе потыркались, помиловались; и однажды он мне так смущенно говорит: 'Рая, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Родителям уже написал, они согласны нас с тобой принять…'
У меня от этих его слов аж дыхание перехватило. Да и не мудрено — из нашей нищеты вырваться. А уж за такого парня выйти — умного, непьющего — было верхом мечты любой девчонки!
Стала летать к Эрвину на свидания как на крыльях… Но однажды чую — на соленое меня потянуло… Бегом в женскую консультацию. И верно — 'залетела'! Обрадовалась! Даже начала вязать для малыша носочки, погремушку купила… А когда Эрвину об этом сказала, он так и взбесился: 'Ты что, — говорит мне, — с ума спятила? Нам с тобой еще нужно выучиться, получить хорошую работу… Да и просто пожить в свое удовольствие, мы ведь не старики!.. В конце концов я просто морально не готов именно сейчас стать отцом…'
Долго уговаривал 'прервать беременность'; даже намекал, что уедет к себе один. Это меня и доконало — испугалась упустить свое счастье.
Раиса вздохнула.
— Хотела найти врача у нас, — она стала нервно теребить сумку, — а Эрвин говорит: 'Не смей. Здесь одни кустари, весь живот тебе изрежут. Приедем к нам — все сделаем по-человечески…'
Ну, а пока свадьба, оформление загранпаспортов, переезд — я в их клинику уже на шестом месяце пришла. Вот с таким пузом, представляете? — Она показала руками. — Пришлось 'кесарево' делать… Но зато вычистили аккуратно, без осложнений прошло. Одно слово — заграница!
И жизнь вроде бы как конфетка началась. Эрвин меня колечками да сережками задарил, платьев и костюмов накупил без счета; все к своим знакомым в гости водил, на смотрины, — я ведь в юности красавицей была! Все ахали, глядя на мои пухлые щечки и алые губки… А меня такая тоска взяла — хоть волком вой!
Однажды вечером заглянула в маленький шкапчик на кухне — а там несколько бутылок стоит. Взяла одну, со светло-коричневой жидкостью; на этикетке написано по-ихнему: 'Виски'. Откупорила, понюхала — фу-у, клопами воняет! Нос пальцами зажала и глотнула. Потеплело внутри, и вроде бы веселее на душе стало… Наутро опять… А после и пошло-поехало: французский коньяк, итальянский ром… Эрвин сначала меня ругал, после бить начал… И в конце концов дал мне пинком под зад — катись, мол, 'колбаской', откуда явилась. Все вы, русские, говорит, — беспробудные алкаши…
Она надолго задумалась — видимо, вспоминая прошлое…
На конечной остановке мужчина в сером костюме встал. Раиса посторонилась; затем попыталась ему еще что-то сказать, но тот поспешил к выходу.
— Люсь, — обратилась она к кондуктору. Но та, перебирая бумаги в кабине водителя и что-то в них записывая, отмахнулась от нее, как от назойливой мухи…
И тут к 'синюшнице' подошел неизвестно откуда взявшийся грязный щенок и несколько раз лизнул ее руку, свисавшую с сиденья.
Раиса вздрогнула и, улыбнувшись, погладила того по головке… Потом с грустью сказала:
— Знаешь, лохматый, я опять не смогу, грех ведь, — и из ее глаз потекли слезы, — почти каждый день сюда приезжаю… подхожу к березке на берегу Клязьмы (там такая тишина и благодать!), и все бестолку… Но с ней, — она показала щенку торчавший из сумки конец веревки, — намного легче. Когда знаешь наверняка, что в любой момент можешь накинуть ее на шею и… А иначе невмоготу, дружок, поверь. Иначе опять, уже в какой раз, вижу чистую, в кафеле, 'операционную', улыбающихся медсестер… и ее… как мне говорили, 'бездушную массу', которую очистили от плаценты и которая… внезапно запищала, словно цыпленок, и… потянула ко мне свои крохотные ручонки… — Раиса беззвучно заревела. — А мужик в белом халате сдавил ее горлышко… блестящими щипцами… Хруст был такой, что даже врачи сморщились!… — Она наспех вытерла глаза рукавом кофты и зашмыгала носом. — Со мной в палате одна баба лежала, Карина. Так она, сказывали, каждый год 'облегчалась', ее уже вся больница знала. И ничего, после этих процедур веселая была. 'Мое, — говорит, — нутро, что хочу с ним, то и делаю'… Даже статистику вела — сколько пацанов в 'утиль' отправила, а сколько девок… А я так и не узнала, кто у меня был, — сынок или доченька…
Она высморкалась, несколько минут сидела молча… Наконец, встала, взяла свою сумку и пустую бутылку из-под 'Клинского'.
— Пошли, доходяга, поищем чего поесть, — и направилась к выходу.
Щенок, виляя хвостиком, побежал за ней…
Комментарии: