Закон должен быть краток — как вдох.
Краток, мускульно лаконичен, чёток, как графика зимних кустов, питательно наполнен — как молоко наполняет жбан.
Законы ныне — бессчётно множащиеся, причудливо изгибающиеся фразами юридического волапюка, цепляющиеся за мёртвые значки предшествующих параграфов — подтверждают блистательную правоту бритвы Оккама — ибо они без надобности умножают сущности.
Законов человеческих в идеале (ласковая недостижимость Китежа! Не-обретение Грааля!) не должно быть: данное нам извечно — Моисеевы скрижали и Нагорная проповедь. Плотный, плотский, физиологический человек не смог жить внутри этих графически-ясных схем, не смог следовать сиянию высочайших принципов. Человек — меняясь и возрастая, по чуть-чуть, часто и вовсе незаметно (меняясь не полностью, однако, не кардинально, ибо тогда античная, к примеру, классика была бы нам вовсе непонятна) — не меняется физически; а физиология, судя по всему, имеет греховную составляющую — если вообще не вся её начинка греховна.
Алмазный свет Нагорной проповеди не стал законом — постепенно, худо-бедно, возникли тяжёлые, с мертвенным отсветом прагматики дебри права — права, равнодушного к духу, и не аппелирующего к душе — ибо нельзя её ни пощупать, ни взвесить…Когда же человек изменится физически? Может быть, Достоевский знал ответ?..
Тем не менее, текстовое ограничение сочиняемых законов — скажем, не больше такого-то количества слов — могло бы внести подобие ясности в юридический хаос, окружающий нас.
Александр Балтин