Валентина Алексеевна обернулась и взглянула на сидевшего перед ней бомжа глазами, полными слез:
— Если бы ты знал, что у меня тогда творилось здесь, — она ударила себя кулаком в
грудь. — Все случилось внезапно. Вы со Светкой стояли на обрывистом берегу и смотрели на красные шарики, которые пускали из своих рук по ветру. Я не могла на вас налюбоваться… И вдруг… какой-то кошмар… земля под вами сыплется, откос рушится; вы только успеваете взмахнуть ручонками… В первый миг я ничего не поняла — сидела, как вкопанная… Потом заорала, бросилась к вам! И вот тут… Понимаешь, вы уже оба были в воде: слева барахталась в корягах Светка; справа, метрах в десяти от нее, держался за камень ты… Я метнулась к тебе, затем к Светке, опять к тебе… Я ничего не соображала; только чувствовала, что, скорее всего, обоих спасти не успею. Ведь мне нужно было скинуть туфли и платье, которые бы только помешали; и осторожно, одной рукой цепляясь за прибрежную осоку, вторую протянуть одному из вас. И если все удастся, тут же бежать к другому!.. А если бы я второпях поскользнулась и меня подхватило это бурное течение, я бы уже не спасла никого из вас!..
— Ясно: за каменной грядой, куда свалился я, было намного опаснее, — ухмыльнулся он.
Валентина Алексеевна опять отвернулась:
— Может, и так, не помню… Поверь, все эти годы я не просто так провела: мол, потеряла тебя и все, ничего не поделаешь…Я долго думала… в последнее время не раз исповедывалась батюшке… Хотя перед тобой это, конечно, не оправдание… Но если уж Господь воскресил тебя до моей смерти, — значит, я обязана исповедаться и тебе… — Валентина Алексеевна тяжело вздохнула и, немного помолчав, продолжила: — Да, — закачала она головой, — я решила начать именно со Светки… Потому что всю жизнь — и до того случая, и после — была слишком практичной. Мне сейчас трудно вспомнить подробности…Кажется, я очень испугалась остаться без дочери — няньки на старости лет…Но главное, в моей бедной головушке замелькали ее отличные отметки в дневнике, перспектива института… возможная карьера… — она всхлипнула. — Вот что я поняла во время долгих бессонных ночей почти сразу после трагедии… А тогда, порезав о камень стопу, я кое-как все же вытащила Светку на берег. Она, видимо, нахлебалась много воды и уже закатила глаза. Я принялась давить ей на грудь, как нас учили на анатомии, била ее по щекам и изо всех сил кричала, чтоб она меня не бросала.!.. А едва она закашляла, повернула ее на бок и кинулась к каменной гряде. Но тебя там уже не было… Потом поисками занялись милиция и водолазы — все бестолку… Помню, первые месяцы после несчастья я почти ежедневно приходила на берег и всматривалась в каждый кустик у реки…
Через тамбур в следующий вагон прошли двое мужчин в военной форме, с любопытством взглянув на сидящего бомжа и отвернувшуюся к окну женщину… Валентина Алексеевна вновь отхлебнула валокордина и, поморщившись, обтерла губы носовым платком.
— Конечно, — задумчиво проговорил горбун, — сестренка была умница…да и красавица, — не то, что я, полуинвалид с детства…
— Ты имеешь полное право меня ненавидеть…
— Кстати, как она? — будто не расслышав ее последние слова, спросил он. — Наверное, счастлива: муж, дети?..
— Увы, ни то, ни другое…
— Почему?
— Она в восемьдесят третьем сбежала за границу и до сих пор там околачивается. Связалась то ли с мафией, то ли с сутенерами. Да еще все пузо себе раскроила абортами…
— Жаль… А вообще очень бы хотелось ее повидать. Смутно помню ее косички с бантиками и улыбку до ушей. Особенно когда запускали воздушные шарики… Но только краешком глаза, чтоб она меня не заметила. Иначе помрет со страху…
Валентина Алексеевна опустила голову:
— Как-то она мне написала, что, мол, брату просто не повезло: все хорошее и плохое в жизни — дело случая, 'фартуны'. Только я в это не верю, во всяком случае с недавних пор. Господь меня не зря припечатал к стене: пожалела более здоровую и 'перспективную' дочь, желая выгоды исключительно для себя, — получи непутевую Светку и одинокую старость!.. А если бы со мной остался ты, — она обернулась, — вдруг все получилось бы иначе? Ведь ты рос пускай застенчивым, 'непробивным'что ли, но таким добрым и ласковым!..
Горбун махнул рукой:
— Глупости… Все мы, взрослея, становимся хуже, поскольку начинаем видеть изнанку жизни…
— Нет, я теперь поняла: Бог спас мою душу ценой твоих многолетних страданий… Господи, ведь я последние годы только тем и утешалась, что представляла тебя на небесах в виде ангелочка в райском саду, куда попадают не познавшие греха детишки… Не ведаю, сколько мне осталось дней, но теперь точно знаю, для чего мне жить. Прежде всего, ты отмоешься и пострижешься. Потом я тебя как следует накормлю и уложу спать. Затем ты проверишься у врачей. А дальше я использую… постараюсь наладить свои прежние связи и устроить тебя на работу — пусть не очень прибыльную, но для тебя посильную… Вечерами мы будем вместе молиться Богу и вспоминать твое детство — только самые хорошие его моменты! У меня даже осталось несколько фотографий той поры…
Мужчина усмехнулся:
— Представляю, как Ваши соседи и знакомые начнут перемывать Вам косточки — мол, бабка на старости лет рехнулась: калеку-хахаля к себе привела. Ведь никто же не поверит в сказку о чудесном воскресении утопленника. А со временем, я убежден, Вам станет за меня просто стыдно: это только грязь можно смыть, а верблюжий подарок, — он кивнул головой назад, — никогда! Он мне дан до самой могилы… Да и вообще, ни к чему все это: я известный в округе Гаврила Горбатый; у меня всегда найдется крыша над головой, кусок хлеба и 'Портвешок'. Чего мне еще желать? А насчет воспоминаний… Это тоже счастье — носить в сердце свою тайну: раскидистые березки вдоль берега, чайки над рекой. И Ваши ладони, кои расчесывали нам со Светкой наши мокрые волосы, когда, искупавшись, мы лежали с ней бок о бок на горячем песке…
— Нет, теперь мне на все мои 'выгоды' глубоко наплевать. Я сделаю для тебя все, что в моих старушичьих силах! Даже если ты не перестанешь меня осуждать до самой моей смерти!..
Двери открылись, и с улицы вместе с пассажирами вошла продавщица с огромной корзиной сладостей… А когда она захлопнула за собой дверь вагона, бородач поднялся, взял в руки гармонь и, с улыбкой взглянув в лицо своей собеседницы, сказал:
— Хорошо. Если Вам хочется сделать для меня добро, купите мне шоколадку: честно говоря, я с самого детства ничего подобного не ел.
— Конечно, — она растерянно засуетилась, — я сейчас…
Вынув кошелек из своей сумки, лежавшей в углу, Валентина Алексеевна кинулась в вагон и помчалась за продавцом; споткнулась о ножку сиденья, упала, снова поднялась… А когда через некоторое время буквально влетела в тамбур с плиткой шоколода и пакетиком карамелек в руках, там никого не оказалось. А на ее сумке лежал помятый лист картона. Быстро схватив его, Валентина Алексеевна увидела написанное синим фломастером:
ПРОСТИ МЕНЯ, МАМА
Двери электрички захлопнулись.
— Юрочка! — Она прильнула к окну. — Сынок!
Состав тронулся, и вскоре за окном снова замелькали почерневшие от сырости сосны…